Из истории села Любегощи. Воспоминания Фёдора Михайловича Убрятова, жителя села Любегощи, учителя Горской школы.

Всё, что здесь написано о людях и событиях –

всё взято из действительной жизни села.

Село Любегощи Весьегонского района Калининской области стоит на холме на перекрёстке многих дорог, идущих от него во все стороны, на берегу чистой и извилистой реки Рени.

С левого берега она принимает Большую Лепешиху от деревни Тучково и Малую от деревни Батеевка. Далее реку Щекинку и Дубровник. Щекинку от деревни Ларихово, а Дубровник от деревни Попово.

Мне было пять лет, когда в селе установилась Советская власть. Прошло с тех пор много, много дней, а вот всё помню, как будто вчера случилось.

Население села до революции было очень пёстрое. Здесь жили: священнослужители, помещики, торговцы, урядники, эсеры, кулаки, середняки, бедняки, батраки.

Наличие эсеров было тяжёлым бременем для всего населения.

Мне предстояло учиться в Туханях и городе Весьегонске, работать в селе Баскаках и Арефине, но такого безобразия и вредительства, какое творили эсеры здесь в селе Любегощах – я не видел нигде.

Эсеры имели явочные квартиры в некоторых деревнях и были связаны с конокрадами и ворами.

Я помню, что с нашим домом жили Леушины. Глава этой семьи был торговцем и держал в Ленинграде магазин. В селе же была только одна бабушка. В летнюю пору к ней приезжала невестка с детьми. Нас крестьянских детей они сторонились, часто играли в крокет, а мы наблюдали со стороны.

Дом их с многочисленными постройками был конфискован. В нём поместился волостной Совет.

Совет наложил на зажиточную часть населения контрибуцию. Эта мера была необходима. Нужно было платить жалование служащим и пенсии, а денег не было.

Платить же её, под влиянием эсеров, они не стали. Тогда их арестовывали одного за другим и садили в самый последний сарай. У дверей поставили часового.

Стояла холодная пора с лёгкими морозцами по утрам. Мы с матерью пошли как-то за кормом для скота. Вдруг, какой-то шум меня остановил. Шуи этот шёл от сарая, конфискованного волостным Советом. Сарай был приставлен тремя стенами к остальным постройкам. Одна из них отошла и с нашей стороны образовала большую щель. Я заглянул внутрь сарая. Там были люди. Это арестованные. Когда они выплачивали контрибуцию – их освобождали.

Два моих брата Михаил и Василий с 1915 года служили в царской армии на Западном фронте, а после революции вернулись в отцовский дом.

Прожили в семье 15 дней и были мобилизованы в ряды Красной Армии. Они пошли на Восточный фронт против адмирала Колчака. Гнали его до Иркутска, да и остались жить в Сибири. Дома им делать было нечего. Семья была большая, а земли только на две души. В полях узкая черезполосица. Полосы вспахивали всегда на свал. В середине полосы гора, а по краям канавы. Родился хлеб только в середине, его было мало. Отцу, чтобы прокормить семью, приходилось выпрашивать у сельского общества лес под нивы и там сеять хлеб.

Великий Октябрь изменил это положение. Земли стало больше. Её разделили по едокам.

Когда началась гражданская война, то многие мужчины получили повестки о мобилизации. В селе была организована подготовка бойцов. Вёл её Циганов Тихон. Но под влиянием эсеров часть из них стала скрываться. Скрывались: в лесах, сараях, на хуторах.

Моя мать ходила на хутор по какому-то делу утром. Хозяйка топила печь. Разговаривая с ней, подняла глаза к потолку и увидела на полатях дезертиров. Это были Ковалёв и Копейкин. Все они образовали зелёную армию. Зелёные нуждались в оружии. Их было много. В один из дней они устроили налёт на волостной Совет. Я видел, как они вошли в здание Совета и вынесли из него ящик с пустыми патронными гильзами. Гильзы высыпали у крыльца, а ящик взяли. Затем поперечной пилой спилили телеграфный столб. Столб не упал, а повис на проводах.

С этого дня Совет перешёл в центр села, а в здании, где он был, устроили детский сад. Два года я его посещал.

При врлостном Совете был создан комитет бедноты под руководством Ильи Шарина.

Комитет помогал Совету в выявлении зажиточных граждан села и обложению их твёрдыми заданиями. Это не понравилось эсерам. Они решили избавиться от председателя комбеда.

Илья Шарин был приглашён в дом Ивана К. Там его накачали водкой. Затем вытащили на улицу и голым животом положили на снег, а жену, через детей, уведомили о его пьяном состоянии. Та, на санках привезла мужа в дом, а через два дня он умер.

Вернёмся к 1905 году. Уже тогда в селе было много эсеров. Эсеры призывали население не платить царские налоги. В село прислали сотню казаков. К нам на постой привели двоих. Мать их не взяла, отца не было. Он работал на железнодорожной станции. Налог она уплатила ещё накануне.

Казаки не скупились на расправу: резали скот, выбивали зубы.

Стояли до тех пор, пока налоги уплочены не были.

Мать рассказывала… с каким любопытством они с женщинами наблюдали отъезд сотни. Видели прощание М. с казаком. Верно полюбили друг друга. Сотня же не ждала, двинулась с места. Казак схватился и погнал коня, чтобы не отстать от своих, но доехав до середины села снова повернул коня обратно и снова начал прощаться с хозяйкой.

В это время эсеры проследили, куда направилась сотня, в лесу устроили засаду и убили отставшего казака. В лесу его и похоронили. 

В первый же год своей деятельности волостной Совет принял решение о конфискации помещичьей собственности. Для этого была создана комиссия из трёх человек. В неё вошли: П., К. и А. Они так работали, что значительная часть изъятого имущества оказалась ими присвоенной. Их судил военный трибунал и двое из них (К. и А.) были расстреляны. В народе сложилась песенка: «П-в, К-в и А-в – тройка гоголевских типов».

Сельская взаимопомощь – первые ростки коллективного труда в деревне.

Членами крестьянской взаимопомощи стали и эсеры. Государство давало им: семена, удобрения, машины и всё бесплатно. Они же числились только на бумаге. На деле работали по-старому, каждый на своём поле. Государство даже отпустило им жнейку. Они же ею не пользовались, а поставили под крышу сушилки на улице, где во время дождя стекала вода – у Черняева Трофима.  Там она стояла до тех пор, пока не превуратилась в металлолом. Это было самое настоящее вредительство. Никто с них за это не спросил. Никто не наказал.

В 1930 году в селе была создана коммуна. Я тогда на зимних каникулах жил в деревне у отца. Мне поручили переписать, кто что вносит. Оказалось, что одних только веялок было внесено 57. Впоследствии их не осталось ни одной. Веялки, как и жнейку, не берегли, а после работы выносили на улицу под крышу и там веялки стояли и осенью и зимой, под дождём и снегом. Сита же из них растаскивали. Веялки приходили в негодность.

Коммуна распалась по вине эсеров. Тайное совещание они проводили у Б. Варвары.

Только через три года после этого образовался колхоз «Вожак», который был потом переименован в колхоз им.Фрунзе.  Первое руководство колхозом не соответствовало своему назначению. Оно не заботилось об укреплении хозяйства, а стремилось его ослабить, развалить. Как желали этого эсеры.

Со всех сараев и сушилок были сняты двери. Как же в них хранить сено и зерно? Это же преступление. Так могли делать только враги народа, только негодяи, потерявшие стыд и совесть.

У колхозных лошадей сбивали холки и растравливали раны, чтобы они не заживали. Лошадей не лечили, хотя ветеринарный пункт был рядом. Лошади ходили вдоль ручья с потоками гноя на спине и боках, худели и умирали. Жалко было смотреть.

А что делали с урожаем? Сжатые рожь и овёс, в снопах перевозили с полей и складывали в сараи, а потом сжигали.

А как строили большую сушилку? Всю зиму возили лес, рвали лошадей, весной принимались за работу, а осенью подвергали её огню вместе с хлебом. И так много, много раз.

Материальное положение колхозников ухудшалось. Многие уезжали. Если колхозникам хлеб и корм выдавали по трудодням, то председатель Копейкин Степан брал их без меры и веса, без стыда и совести. Я был сам этому свидетель.

Во время отпуска работал я в бригаде, на сушке клевера второго укоса, а председатель возил этот клевер себе во двор. Возил сам, пока не заготовил на весь сезон кормления своего скота. Ему всё сходило с рук. Своя рука владыка.

Наша семья трудилась весь год и получила на трудодни 5 пудов хлеба. Как же тут жить?

Я хотел во время летних отпусков работать в бригаде с колхозниками и подал заявление Копейкину. Он обещал это обсудить на правлении. И вот до сих пор всё обсуждает.

Отца заставили делать ворота для сушилки, которая раньше принадлежала председателю.

Отцу было 66 лет (за 5 месяцев до смерти). Быстро, одни, он эту работу выполнить естественно не мог. Тогда его вызвали на правление колхоза и стали отчитывать. А когда работа была выполнена, то туда свезли снопы из ржаного поля и сушилку сожгли. Сушилки сожгли: у Елесиной Матрёны, Убрятов Ивана, Белева. У Минеева Василия уронили и растащили на дрова…

Так разве можно укрепить колхоз? Это же преступление.

В 1937 году руководство колхозом было сменено, но ущерб населению долго сказывался.

Тот, кто честно и самоотверженно не трудится на благо народа – тот не человек, тому нет места в жизни.

Председателем колхоза стал Рыбкин, стали новыми также счетовод и бригадиры.

Ф.Убрятов

с.Любегощи

ПРОДОЛЖЕНИЕ

(на отдельных листах)

Особенно большую нервозность у эсеров вызвала Великая Отечественная война. Они нетерпеливо ждали врага. Некоторые из них даже бежали с фронта. Спешили, чтоб не прозевать вступления немецких войск в нашу местность.

Составляли чёрные списки для эсесовцев .

В сентябре месяце 1941 года один из эсеров пришёл и потребовал ответа: «Говори! Ты за кого? Ты за кого? У немцев то автоматики, а у нас то винтовчки».

Я ничего ему не ответил, оделся и пошёл на работу.

А Варвара Б. ходила по домам и всем угрожала. Била своей костлявой рукой по столу и приговаривала: «А вот погоди, а вот погоди, а вот погоди». А что это значит – догадывайся сам.

Летом 1941 года отпуска нам сразу же были отменены. Шла война.  Учителя и ученики были мобилизованы на работы в окружающих нас колхозах. Возвращаясь днём с покоса, мы слышали вслед брань и крики: «Все наши трудодни охватали!» А кто кричал, и на работу не ходил. Это были эсеры.

С фронта бежали: Павел Л., Антон Т. Первый был осуждён по законам военного времени и сослан на север страны. А второй оставлен из-за преклонного возраста.

Дополнение к написанному

Эсеры стремились втянуть в свою организацию моего отца Михаила Степановича Убрятова, но он не пошёл. У него была большая семья и боль от сломанной ноги. А старший сын Иван от второго брака стал первым комсомольцем села.

Тогда эсеры стали мстить. После революции земли у нас стало больше (на десять душ) и мы держали двух лошадей. Вот они и решили этих лошадей гнать. Вызвали в село двух конокрадов с уздечками. Накануне об этом нам сообщила Аннушка К.

Ночь мы не спали, им ничего не выгорело. А лошадей не отпускали на волю всё лето. Авантюра не удалась, но жажда мщения не знала границ.

Тогда решили уничтожить дом. Подобрали ночь с сильным ветром,  напротив нас  подожгли ладонь Елесиной Матрёны. А при пожаре тёплым воздухом калёная кровельная щепа поднимается  вверх. Её несло по ветру на нашу крышу дома. Это было очень опасно. Сын отца Александр с мокрым веником на коле гасил очаги загорания. Ничего не вышло.

Эсеры решили посадить отца за решетку. А только что в селе был организован колхоз и к нам во двор поставили коров. За ними ходил отец.

Председатель колхоза Копейкин Степан уговорил колхозницу Марию У. (Машу-волк) напоить пойлом отравленным ядом её бывшую корову. Когда она появилась у нас во дворе, брат мой Александр стелил во дворе подстилку. Спросил её:  «Чего тебе надо, Мария?»

- Да вот бы выпоить пойло.

- Давай!

Взял у неё ведро и вылил его содержимое в навоз.

Чего же тут началось? Комедия!

Она подняла крик: «Ударил! Убил! Изуверы, охальники, негодяи!»

А на дороге у дома стояли Копейкин Степан и его брат Иосип. Последний бросился к нашей калитке, но мы его не пустили.

Эсеры пытались пакостить и мне, но из этого ничего не вышло.  Я же здесь обучил два поколения людей.

Ушёл на защиту Родины. Четыре года своим сердцем  защищал и заслонял страну. На трудовом фронте отработал 27 лет и всё в сельской местности. Из них 26 непрерывно.

Затем 10 лет боролся с глазной болезнью – катарактой. Потерял зрение. Перенёс в Московской центральной больнице  две глазные операции.

Зрение восстановил. Теперь ношу очки +12 и +15.

Чтобы работать в средней школе, нужно иметь и соответствующее образование, и я в 1936 году поступил в Ленинградский Государственный университет на географический факультет заочно. Дошёл до половины четвёртого курса, а тут началась война.

Ленинград попал в кольцо блокады, а меня взяли на фронт. После войны мне снова прислали из университета четыре контрольные работы по математике, но учиться я не мог, чувствовал себя нехорошо. Сказалось длительное пребывание на фронте.

В университете я сдал 28 экзаменов. Из них 20 на отлично, четыре на хорошо и четыре на удовлетворительно.. Осталось сдать два экзамена и государственный. Работал в школе и строил своё жильё. Покрывал крышу кровельной щепой. Ходил за ней в Косодавль за 10 километров, а привозили на быках, лошадей не было.

На фронте я не боялся ни пуль ни снарядов. Они меня не трогали. Даже мины падали рядом. Ни один осколок не коснулся моего тела. А если ведут прицельный огонь, то идёшь как в огненном вихре.

Немцы делали налёт огнём  огнем из миномётов и артиллерии сразу всей батареей, но ничего поделать не могли. Все снаряды и мины падали на расстоянии т меня.

Переходил ночью минное поле два раза, не зная, что тут мины. Да! Да! Было.

Эту силу против смерти принёс мне отец, Он приходил в дом перед уходом моим на фронт. Уснуть тогда я не мог перед переменной жизнью. Шёл-то я ведь на гулянье, а на бой с проклятой ордой. Значит и после смерти жизнь человека продолжается, только в другой форме.

При жизни отец говорил о том, что семейство Варвары Б. нехорошее. Она об этом узнала и затаила злобу.

Когда отец умер, то мы с братом Николаем его могилку обложили дёрном. А Варвара Б. научила своего племянника Ивана пойти на кладбище и её разрушить, что он и сделал. Своими ногами он всё разбросал. А дояркам колхоза сказал, что на кладбище приходил бык и всё сравнял. После работы я зашёл посмотреть и всё поправил. А он снова разрушил, как велела ему Варвара. Только поздней осенью я всё восстановил. Эсеры даже над умёршим человеком издевались. Люди ли это?

Через два месяца после создания колхоза организовалась коммуна, которую разогнали родственники помещиков Калитеевских. Они предупредили нас: «Если не возьмёте скот, то будет больно не только спине, но и брюху». Угрожали физической расправой. Скот они выгнали от Антона Т. И он сам нашёл свой дом.

По дороге из Сандова в Весьегонск эсеры имели явочные квартиры: в Туханях – у Б., в Любегощах – у Варвары Б, в деревне Гора – у Р. Об этом сам говорил эсер Александр Б.

А исполнителю эсеровских приказов Стеапну К. во время войны на Южном фронте – оторвало голову.

Очевидец этому Белозёров из деревни Ларихово. Они вместе были в одном подразделении пулемётчиков.

Дополнение к написанному

А родственники помещиков Калитеевских – Тузиковы в период Великой Отечественной войны стремились сколотить вокруг себя банду. Для этого Агния Петровна два раза в ноябре 1941 года поздно вечером приходила в мой дом. Она сидела по два часа, но показать себя боялась. Сидела и молчала. Догадывайся, мол, сам. А сын Борис не давал мне житья, стремясь споить меня и этим нанести ущерб, превратить меня в мерзавца.

Каждый праздник ломился в мой дом с криком: «Чего закрылся, открывай, давай выпьем!» Я не пускал его.

Говорил ему: «У меня тяжёлая болезнь – чёрная оспа!»

10 лет был депутатом от второго избирательного округа села Любегощи в сельский совет. И во время выборов он мне не давал дороги к дому, говоря: «Давай выпьем!» С большим трудом уходил от него. Сам он спился вконец.

В 1986 году был награждён орденом Отечественной войны II степени и медалью «70 лет вооружённых сил СССР».

Принимал активное участие в художественной деятельности сельского клуба и ревизиях сельских магазинов и буфетов.

Орфография и пунктуация сохранена.

Из этических соображений некоторые фамилии не публикуются.

Рукопись предоставлена Н.Ф.Малышевым

Bodega