Из воспоминаний Б.А. Расцветаева

Дорогие друзья, мы предлагаем вам продолжить нашу экскурсию в старый город, окунуться в атмосферу того времени и снова обращаемся к воспоминаниям Бориса Андреевича Расцветаева.

«…Идём по улице Спасской на восток. Песок, луговинки… Панели, как тогда называли. Это земляные, хорошо натоптанные тротуары с обязательными отбойными тумбами. Полосатые квадратные столбы у широких ворот. На столбах ящики, на стенках надписи: «До Сандова – 60 вёрст», «До Кесьмы – 45 вёрст» и т.д. Рядом с воротами – вывеска, на ней значится: «Весьегонская конно-почтовая станция».

За воротами – большой малоопрятный двор. Посредине он выложен брёвнами. Вся остальная территория проходима только в жаркие, сухие месяцы, в остальное же время здесь густое месиво жирной чёрной массы перегноя. По сторонам – конюшни. В них стоят безответные работяги: Карьки, Борьки, Пегашки. Всего 25 голов. Они делятся на выездных и рабочих. Хозяин станции, Павел Матвеевич Кудрявцев, числился дьячком в Троицкой церкви. Однако никто не знал, что он ворочал тысячами, держал в руках целое предприятие, которое теперь назвали бы «транспортной конторой». Здесь нанимали лошадей с ямщиками и отправлялись с бубенцами-шаркунами в любом направлении: в Красный Холм, в Череповец, в Устюжну. Под началом Кудрявцева были экипажи всевозможных систем, начиная от навозной телеги и кончая пролёткой, а также сани различного вида: от розвальней до открытого возка. Мой отец, живший с семьёй у Кудрявцева на квартире, брал у хозяина парочку коней и отправлялся на зимние каникулы в Тверь, к родственникам жены. По такому случаю к 8 часам вечера к крыльцу дома подавали сани с поднятым верхом. В них в изобилии было напихано душистое сено, напоминавшее о лете. В сани усаживался учитель, его жена и малолетний сын.

Сам хозяин, покачивая седой бородой, с фонарём в руке провожал их в далёкий зимний путь, заботливо укутывал пологом седоков и предупреждал: «Чтобы Боренька не простудился в дороге, не забывайте ножки ему укрывать. Ну, с Богом! Трогай, Иван!» Сразу всё приходит в движение: и лошадь, и сани, и улица Спасская! Быстро, легко несутся огоньки в домах. Дом Верескова… трактир. Перекрёсток Спасской-Бежецкой… ясный фонарь… Ещё полминуты – и выезд из города. Дальше – зимняя темень. Холодные звёзды в бездонной вышине. Ещё верста – вторая, а затем сплошные, чёрные, как уголь, леса. Хорошо всё-таки, ах, как хорошо прокатиться на лошадке в уютной кибитке, на сене, угнездившись между мамой и папой! Хорошо слушать однообразную симфонию звуков: скрип полозьев, мерный шаг лошадей, звон бубенцов да ещё однообразный голос ямщика: «Н-но, н-но! Н-но, милый! Аа, вот я тебя! Ыы!» Лёгкий свист кнута, рывок вперёд. «Эх, засекает левой! Говорил даве хозяину! Но-но, шали у меня, шали! А ну-кось, в самом деле, что это такое? Вот я вас обоих!»

Лошади бегут быстрее. Сплошные леса заканчиваются. Ямщик, Иван Дорофеевич, сидит молча, слегка пошевеливая вожжами. «Какая это деревня?» - «Подлесное». Глубокой ночью лошади остановились. Последний раз звякнули «шаркуны». Всхрапнули лошади. «Иван-Гора, - сказал ямщик, спрыгивая с облучка. – Лошадей покормим, сами чайку попьём, соснём часика два – и дальше». Мальчик спит, жена учителя зевает, лишь глава семейства поддерживает разговор с речистым ямщиком. Учитель угощает собеседника папироской, тот рассказывает:

«Послал, это, меня Кудрявцев-дьячок отвезти батюшку лошицкого в Черёповец. Вороного велел заложить, сена побольше запасти, в Клопузове, значит, заночевать, а к утру на месте быть: на машину батюшке садиться надо было, в Питер ехать, не знаю уж, по каким делам. Годов пять назад это было, около Сретенья. Морозило здорово. Месяц чуть светил. Мы с батюшкой попили чаю на дорогу, закусили и поехали. По Ярославской, мимо собора, где звонили (всенощная только кончилась, народ расходился). И не думали мы, что на погибель едем. Пока ехали через Курмыш – глядь, туман над рекой стал, как в прачечной. Плохо видать стало совсем. Раз – и сбились с дороги. Да и в соборе звонить кончили. Месяц за облака зашёл. Ни зги. Едем и сами не знаем, куда. Говорю батюшке:

«Встанем и постоим, покеда туман разойдётся». А он: «Нет, поедем. Бог милостив, надо поспешать: ещё на машину опоздаешь». Тронулись мы. Дорога-то гладкая, словно скатерть (Молога тот год тихо на зиму вставала). Едем и не видим, куда. Вороной наш словно чуял беду: всё упирался, косил. Я его всяко уговарива: «Но, Воронушко, но, да ну давай. Милый, иди!» Шагов двести проехали, как вдруг конь – враз на дыбы! Испужался он до смерти… ёлки. Мы не видели, как и подъехали к ней. А за ёлкой – прорубь! В тот же момент Вороной бухнулся в прорубь и розвальни за собой потянул. Нам с попом словно дубиной по голове дали! Вода жжётся, как кипяток! Вынурил я в тулупе-то. Глаза ест, как солью, ничего не вижу: ни попа, ни лошади. «Батюшка, - кричу, - батюшка!». А он, слышу (вода-то из ушей у меня вышла), только: «Ых» да «Ых». Ну, видимо, за край цепиться хочет, да тулуп мешает. Вороной тоже мулит (сани проклятые его держат), ноги передние на лёд положил, бьёт ими, как человек руками, храпит. Сорвался – и опять только голова над водой ходит туда-оттуда. Долго ли купаться в ледяной воде можно? Тут оглобля у меня под ногой взялась. Занёс я ногу на лёд, упёрся коленом… Тулуп – пудов восемь. «Батюшка, давайте руку!» Хоть и тяжёл был лошицкий поп, но ещё не старьё – меня чуть не стащил да вылез! А вороного мы не спасли… Потом хозяин-то Пал Матвеич вызвал меня к себе… Мне бы провалиться сквозь пол! Тошно! Сидит старичок в картузике своём обычном, бородкой седой покачивает. По щеке слеза течёт. И говорит этак жалостливо: «Что же ты со мной сделал, Дорофеич? Сукин ты сын! (А из глаз слеза за слезой). Доставай, где хочешь, мне Вороного, Воронка моего милого! Он мне триста пятьдесят целковых стоил. На Крещенской только купил. А ты взял и утопил его. Вот так запросто взял да утопил!» Дорофеевич помолчал. «А ваша супружница и сынок уже давно, кажись, почивают. Давайте-кось и мы с вами, Андрей Григорьевич, соснём перед дорогой часика полтора-два».

Да, большой двор был у П.М.Кудрявцева, да и тот, чувствовалось, тесен становился. Дела шли в гору. По вечерам окно его комнаты долго светилось: всё считал хозяин да подсчитывал. Ведь у него кроме «дела» имелось обширное натуральное хозяйство. За городом владел он большими земельными наделами с постройками. Сеял овёс, рожь, жито. Держал скот: коров, овец, свиней, массу птицы. Имел огороды, покосы. За домом – сад, где росли яблони и вишни. Двор его жил шумной жизнью. Из ямской избы на кухню взад-вперёд ходили мужики, подпоясанные красными кушаками, носили на плечах ушат с водой, таскали мешки. Бегали бабы с вёдрами, кормили птицу, шлялись откормленные свиньи, плюхались в жирную грязь. Гогочут гуси, крякают утки, заливаются петухи. Из конюшни доносится ржание и топот копыт. Выводят Буланку, убирают Белку. Вечно запрягают, выпрягают. Чинят телеги. Вот мужичок, подставив дугу в качестве опоры, ловко действует колом, приподнимает телегу, снимает одно колесо. В другом месте на земле лежит только что вытесанная ось: в ней надо сделать дырку для шкворня. Из ямской выбегает человек с клещами в руках. В клещах зажат раскалённый шкворень. В другом углу палят и разделывают убитую свинью. Сбегаются все кошки с улицы.

Летом, когда жарко, на дворе вечером расставляют два стола, приносят скамьи. На весь двор распространяется запах щей. Потом едят кашу. Напоследок ставят большие артельные чашки с творог, залитым молоком. По пятницам был заведён обычай принимать нищих. Ватага оборванных людей, предводительствуемых Пашей-Щукой (сущей старой ведьмой), входила в ворота. Их кормили, давали хлеба на дорогу и какие-нибудь тряпки. Выходя из ворот, они, не стесняясь, хвалили вслух или бранили хозяев. Захаживали на двор и цыгане. Заходили торговцы-татары с хорошо привязанными и прилаженными тюками на спине. В тюках была галантерея. (Под татарами подразумевались народности Средней Азии). Как-то появилась даже китаянка, одетая в экзотический костюм. Она продавала всякие безделушки: веера, складные гирлянды, бумажные змеи, которые в сложенном виде помещались в ладони, а развёрнутые могли десять раз опоясать человека. Были у неё зеркальца с фокусами, пикантные открытки, отполированные ножки антилопы и другие вещи. За ней явился китаец с длинной, до пят, косой, в широкой синей кофте, в синих штанах, в черевичках на белых носках.

А цыгане двигались через весьегонск большими обозами, выбирали в окрестностях удобные места. Мужчины начинали заниматься кузнечным ремеслом. Женщины ходили по домам, гадали или просто выпрашивали, при случае не гнушались и воровать. Полуголые ребятишки за пятачок лихо отплясывали казачка».

К слову сказать, дом, в котором располагалась конно-почтовая станция, сохранился до сих пор. Это неприметное здание находится на улице Вагжанова (бывшей Спасской).

Маленький домик с заколоченными окнами и покосившимся забором. С улицы видно полуразрушенное крылечко, да старенькие хозяйственные постройки во дворе. Оказывается, именно здесь много лет назад кипела жизнь.

Источник:

Весьегонск. Краеведческий альманах. Вып.2. М., Филиал ФГУП «Военное издательство», 2007. – 352 с.

Фото старого города Сергея Беняковкина

Подготовила Елена Волгина, библиотекарь ДИЦ