КАТАНИЕ НА САНЯХ ПО БОЛЬШОЙ ЯРОСЛАВСКОЙ УЛИЦЕ

Последние три дня масляной каждый обыватель, считал своим приятным долгом поесть вволю блинков у себя дама и у знакомых (хотя бы и 4-5 раз в сутки). Уже к 12 часам дня, при безветрен­ной, ясной и чуть с оттепелью погоде, вы всюду чуете носом аппетитный запах жареного блина. Никакие доводы не остановят вас, чтобы не зайти к знакомым и не поддержать там настроение хозяйки и узнать: как удачно взошло, поднялось тесто, не перекисло-ли?.. Каков идет запрос от стола в кухню и обратно: от прозы кухни к поэзии стола и его мобилизационным средствам. Вы не обездолите хозяев десятком-другим съеденных блинов. Вы только окажете великую честь семье! Но не засиживайтесь долго, ибо уже поданы ло­шади, стелют ковры, гремят бубенцы, зовет колокольчик под дугой.

Мы не американцы — нам не золото и время дорого, а дорога — гордость да честь!.. Вся улица кланяется, а Вы, как пень, сидите в санях с дражайшею и... обложены дет­ками. Десять раз по Ярославской вперед и столь­ко же назад (три рубля в час). Тут не мешкай, трогай и бери сразу в обгон! Держи право! Здесь едет больше 120 запря­жек: тройкой, парой, одиночкой, взад и вперед, своей стороной из конца в конец. На катанье заняты были все ямщи­ки и лошади: с почты, с земской станции, до выгреба обывательские (что держали по две-три па­ры лошадей для перевозки пассажиров из Весьегонска до Череповца, Тихвина, Белозерска, особенно во время Крещенской ярмарки). Это были Щуров. Черепов, Ботин, Орлов и другие.

Для заработка приезжали на масленую ямщики из соседних перекладных пунктов: Илья Глухой (из Сукова), Никифор (из Иван-Горы), Степанов (из Алексина), Сенька Головин (из Приворота), Иван Гераси­мов (из Неганова), а также из разных сел и деревень. Раньше ведь много держали лошадей для зимнего извоза товаров. На улице, конечно, были и все купеческие лошади с их семействами. Призовые заводские ры­саки находились на особом счету. Они шли под малиновой или голубой сеткой с кистями, санки, словно перышки, далеко закидывает колено рысак, раздуты ноздри, правит сам хозяин, натянуты вожжи. Такому рысаку пустяк пробежать десять кварталов, соревнование идет только за городом. Лучшими рысаками считались: «Сивый», купца И. И. Ефремова (цена 800 руб. утонул в Уломе), «Тюпко» — винокура Шварца и И. П. Петровых (цена 500 руб., сильный бег), «Рыжко» — Алексея Васильевича Елякова (цена 500 руб., украли), «Рыжик» — С. Я. Иконникова, «Ворон»      А. Н. Голованова (цена 400 руб., заводской).

Большая Ярославская улица превращалась в эти дни в какое-то столпотворение, переселение народов: из щелей ку­хонь и деревянных до­мов выползали под отк­рытое небо закоренелые домочадцы и приветствовали знакомых, говор публики, визг детей, бубенчики, шарунчики, поддужные колокольчики, скрип саней, храп пристяжных, что шли на трензелях, свист ямщиков и темная каша под нога­ми, вместо белого снега. А по тротуарам: куньи, беличьи и лисьи меха, дорогие ферязи и шелковые платки, бобровые шапки и хорьковые лапканы на пальто.

Около 1886 г. на мас­ляную я, реалист из Череповца: привез в Весьегонск проект катка. Уже в пятницу с утра при участии сотоварищей и сторожей был расчищен на реке у перевоза лед, к вечеру были привезены елочки. В субботу зажг­ли фонарики.

Евгений Москвин, П. М. Земс, А. Малиновский, Н. Н. Голованов (переводивший в это время «Фауста» Гете — Б. К.)  и другие работали не покладая рук.                    Н. Н. Голованов сделал прозрачный полуторааршинный транспарант, освещавшийся внутри лампами. На одной стороне: тройка медведей в розвальнях ве­зет масленицу. Красавица стоит посреди саней в ферязи, душегрейке и кокошнике, украшенном разноцветными камнями.

В одной руке — сково­родник, сковорода и блины, в другой — вожжи (красные ленты). У медведей — огонь из нозд­рей.

Тысячи горожан пришли на каток полюбоваться иллюминацией. Лед трещал на реке. Но мы, человек 15-ть, катались с барышнями, не думая об опасности.

Исправник А. А. Калмыков вывесил объявление-предупреждение: «По случаю тонкости льда не собираться группами!». Однако в сумерки народу на катке собралось больше, чем в Крещенье на Иордани. Вот это было развлечение!

Десятью годами рань­ше (в 1876 г.) наследники Титушкова, в память столетиягорода (празд­новали его не 6 марта, а на масленой), смастерили лодку-канавку, приделали колеса и провезли от д. Савина и до земс­кой управы изваяние (во весь рост) Екатерины II— основательницы города. На ней была золотая корона, парчовая порфира и скипетр. Лицо очень удачно было вылеплено из замазки. Императри­цу в лодке везли лоша­ди, впряженные гуськом... Один раз они запрягли ребят в 50 саночек, насадили маленьких детей с тарелками: «Подайте на масленицу, сделаем яичницу».

Титушковы еще до Сабанеева имели своих музыкантов, играли на кларнетах. Бывало, в праздники девицы идут мимо домов господ: поют, играют, танцуют. Одним словом, были хитры на выдумки.

До пожара 1839  г. все суда, плывшие поМологе, приставали севернее собора, против мостика на ручье Скородум. Здесь была торговля съестными припасами. Стояли два  амбара купца Бородавкина (в то время «стрелка»Курмыша  была намыта течением Мологи лишь до выхода Ивановской ул. кберегу. Примерно черезсто лет, в 1935-1939 гг.,она передвинулась кюгу до Кузнецкой улицы, т. е.на целых 5 кварталов! — Б. К.).

Мытная ул. выходила к рекенапротив мостика через Скородум. Здесь-то  привыходе улицы, налево   красовался трак­тир Григория Пошехонова, смотревший окнами на Мологу.  По расска­зу бабушки А. С. Сави­ной (85лет) в водополицу 1859 г. трактир «разкачало» и унесло водой. «Рано утром наПасхе его целиком потащило сначала вниз, потом завернуло на Мышью Гору,где и развалило по бревнышку.  Какой-то Качковский, не иначе фельдшер,компанейский человек, завсегдатай Гришиного заведения, написал об этом стихи. Суть их такова:

«Во едину из суббот,

сушу рано, дверем

затворенным, всплыл

Ковчег Завета

на гору Арарат и

разбился у Мышкина.

Течаху ученицы и

виноградари со всех

концов

земли и бяху: чего ради

гибель сия бысть?

Дьяки седохом и плакахом

Вечная память!

пел о. дьякон. Пал

приют священный

Плачьте, родные, плачьте,

друзья!..»

После сего несчастья был построен вскоре государственный кабак наНабережной против дома купца А. Н. Голованова. Место там было более безопасное. В половодье нетолько трактир Пошехонова утащило водой (таких случаев было много). Бывало, что и сани, и корыта, разные бочонки и скарб плывет по улице. Один раз к на­шему дому  (уг. Козьмодемьяновской и Ярос­лавской ул., дом Сави­на) притащило чью-то баню, словно вагон подъехал. Отец смеется: «Давайте, говорит, веники!» А в 1915 г. вода была у нас на русской печке на поларшина, едва лукошко достали, а в лавочке закупорили керосин и масло, оставили, аони и потекли...   не достанешь!

В соборе тогда ворота мешками с песком закладывали, а то было бы там воды с аршин.

У Кириков, за кладбищем, было, не прой­дешь через Бушной ручей, мостик-то загодя снимали. Мы там летом гоноболь собирали. А на «кугубурах», на еврейс­ком кладбище, было похоронено, пожалуй, че­ловек десять».

Рассказывали, что в д. Перемут ручей иссяк от того, что жители прогнали Зосима и Савватия, которые хотели там монастырь заложить. Старцы оставили у святого ручья свои посохи и сказали, что ручей иссякнет.

Здесь стоял вересовый крест, весь был увешан полотенцами,      лентами:никто их не трогал.

А на Стрелице народ жил не наш: все кудла­тые, курносые. У рощи находят браслеты и амулеты.

Через Стрелицу и Шалочскую пустынь (Моденский монастырь) шла литва. Озеро вымывает много костей. Когда были паны, то разоряли храмы, конюшни, дома. Народ уходил в лес на Лукериху (Луфериху). Эта деревня стояла за Пленницей  (направо к реке), а за Глубоким ручьем — Гверстяник. Скрывались от панов и в расчистке у Самойло­ва. В селе паны жили до 14дней, а потом ушли в Устюжну.

Разбежавшихся жителей собирали по лесам и болотам... Отсюда и поговорка пошла: «Марья, да Дарья, подте  домой, были паны да выехали!»

Kids