ОБЩЕСТВЕННАЯ ЖИЗНЬ. ИНТЕРЕСНЫЕ ЛЮДИ И СОБЫТИЯ

Старожилы города рассказывали, что еще ранее 1860 года любители драматического искус­ства играли разные ко­медии в помещении тог­дашних соляных лабазов. Один из них стоял тогда на месте нынешнего дома М.П. Земс, другой — на месте дома П.А. Меньшикова, тре­тий — на месте дома П.А. Малиновского (сегодня ул. С. Перовской —Б.К.). Вокруг этих лабазов был выгон, покрытый травами и мозжухой.

Первой заводилой этих театров была, видимо, артистка московских императорскихтеатров М. В. Набалова, незаконная жена весьегонского док­тора Салатко-Петрищева. Около 1865-1868 гг. госпожа Салатко принимала живейшее участие в спектаклях.Ее фото­графии (и доктора Салатко) и сейчас имеют­ся в нашем доме. Они были хорошо знакомы с моими родителями, которые приехали в Весьегонск в 1864 г. Артистка скончалась в Весьегонске, похоронена на Кириковском кладбище против алтаря. И теперь лежит там большая плита с надписью.

Самыми старинными увеселениями в городе в 1840-1850-годы были мещанские вечеринки под песни. Танцевали во кружки с платочком, как «плыла лебедь», как, «в лужках гуляла», как «мужей и женихов заставляли любить», «хуторок» и т. д. Освещались вечеринки сальными свечами. Иногда кавалеры, ходи­ли па вечеринки в соседнюю Устюжну, а утром приходили домой, прой­дя туда и обратно сотню верст. Как говорится, для милого дружка семь верст не околица. Такие вечеринки продолжались вплоть до 70-х годов.

Около 1868 г. Д. Н. Фирсанов, будучи малым, бегал к соляным амбарам смотреть в щелки... как играют театры. Иг­рали какие-то веселые водевили, публика смея­лась. На стенах горели сальные и стеариновые свечи

Я из рассказов сест­ры предполагаю, что в спектаклях могли играть: секретарь суда Маторановский, землемер Н. М. Земс, учителя Забелин и Кашкадамов; женские роли: Шевяковы, жена лесничего — Кильчевская, жена судьи — Дашкович, дочь Перской, госпожа Салатко. Цензор — исправник Ходоровский Ю. С. (титулярный советник).

Около 1875 г. в Крещенскую ярмарку «Пет­рушка» играл в доме Анны Спиридоновны Козелковой (уг. ул. Гостино­дворской — Белозерс­кой). Между прочим, показывалась живая голо­ва на столе, положенная на тарелку, — мужская с большой бородой. На­роду было полнехонько!Голова отвечала на вопросы.

Кто-то из зрителей уронил под стол банку с помадой и разбил зеркало между ножек, обнаружив под столом сидящего муж чину, с головой над сто­лом. Отверстие в столе было удачно замаскировано разъемной тарел­кой. (Об этом рассказывал очевидец Д. Н. Фирсанов).

На Крещенскую яр­марку иногда приезжа­ло до трех балаганов акробатов, которые все две недели ярмарки на 25-градусном морозе давали представления: днем для простого люда (би­лет от 5 до 20 коп); вечером цена билетов уве­личивалась от 10 до 75 коп.

Первое отделение — акробаты в трико рабо­тали на ковре, второе — фокусы.

Днем играл «Петруш­ка» — кукольное представление «Как цыган купил лошадь безхвос­та». За прослушивание пьесы — сбор с шапкой: бросали семитки, копей­ки, бублики...

На святках как-то приезжали специальные артисты, показывали живые картины. Помню, натягивали синий куполнеба, в облаках сидели красивые дети-ангелы, между прочим,  и наша мещанкаАнна Царева была на облаках.Показывали и другие картинки.

Но случалисьв горо­де и иные картины. По рассказам моей матери, один из весьегонских чернокнижников Титушков, живший   по Кузнецкой ул., возвратясь из С.­Петербурга, в 1860-е годы, сделал крылья из пузырей. Наполнил пузы­рикаким-товонючим светильным газом. Крылья привязал на грудь и под мышки. Перед этим будто наварил пива, уго­щал собравшийся народ,  прощался, многие плакали,другие посылали поклоны умершим родителям, детям.

Титушков с привязаннымикрыльями взошел насвои высокие ворота, покрытые крышей на два ската.Дом его в три окна былдвухэтажный (в  1879 г., послевозвраще­нияс русско-турецкой войны в немодно время квар­тировал священник Константин Михайлович Судаков с тещей, Прасковьей Александровной, котораябыла замужем за священником Троицкой церкви Дмитрием Поповым (служил с 1843 по 1864 г. г.) ибыла сестрой моей матери Анастасии Александровны Сиверцевой. Вот она-то и присутствовала при полете на небо...).

Последний раз раскланялся Титушков перед собравшимся народом, сняв черный картуз, захлопал крыльями... Толпа оцепенела... А новоявленный Икар повалился на землю и...сломал ногу. Полет не состоялся... |

А вот в Рязани в 1731 году «при воеводе подъячий Нерехтец Крякутной фурвии сделал, как мяч большой, надул дымом поганым и вонючим, а от него   сделал   петлю,  селв нее, и нечистая сила поднялаего выше березыи послеударила его о колокольню, но он уцепилсяза   веревку, что звоняти   остался тако жив.

Его выгнали из города, онушел в Москву, где хотели его закопать живого в землюили сжечь». Титушкова гонениям уже неподвергали.

Вначале 1870-х го­дов местом летних об­щественных гуляний был сад Федора Ильича Максимова (уг. Ярослав­ской и Соколовогорской улиц). Он был мелким землевладельцем Весьегонского уезда из с. Макарово, севастопольский герой, офицер с Георгием и простреленной рукой. Был недолго пос­ледним весьегонским городничим (1861 г.), за­тем первым председате­лем уездной земской управы до 1870 года, после чего доживал в Санкт-Петербурге. Смеялся, что и одной рукой можно молоть кофе и жить. Был церковным старостой Троицкой церкви, построил новую архи­тектурную часовню в память избавления Алек­сандра II от покушения Каракозова. Принимал энергичное участие в постройке новой каменной Троицкой церкви. Ку­пил себе дом на углу Ярославской - Соколовогорской улиц у старуш­ки Ульяничевой.

Максимовский сад стал центром общественной жизни в городе. Он устроил в нем пруд с лебедями и фонариками, гимнастику для молодежи. В берлоге сидела на цепи медведица, умывалась и кланялась публике. По дорожкам содержались волки, рыси, журавли, орел,  кролики, попугаи, филины, обезьяна. Городские ученики приходили сюда на экскурсии. В пруду ловили карасей. В липовой аллее играли в мяч, кегли. Здесь же пел любительский троицский хор — все песни исключительно нотные. На открытой эстраде танце­вали. В закрытом вокзале играли в стукалку, ералаш, преферанс и др. Устраивались здесь и любительские спектакли. В саду на эстраде играла музыка портного А. М. Сабанеева, состоявшая из двух скрипок, виолончели, флейты и бубна. Играли до утра. Сад был иллюминирован. Вход стоил 40 копеек.

Ф. И. Максимов много сделал доброго и для города, и для уезда. При нем в уезде работало 37 земских школ, а после него осталось только пятнадцать.

Федор Ильич был насмешник, балагур, не прочь выпить, поэтому про него ходила масса сплетен.

В 1876 году Василий Васильевич Голованов, городской голова, построил, в своем саду на Мологе (около Исаева ручья) из старых городских рядов бревенчатый амбар-театр со сценой, деревянными полами, туалетами. Здесь начали играть (и очень прилично) комедии Ост­ровского: «Тяжелые дни», «Грех да беда на кого не живет», «Не в свои сани не садись», «Лес», «Доходное место», а также«Свадьба Кречинского» (Сухово-Кобылина), «Женитьба Белугина» (Гоголя) и разные фарсы и водевили.

Играли лета три. Участвовали в постановках любители: Матфановский, казначей Ф. М. Крылов, смотритель И. Я. Зубов с женой, А. А. Сиверцева, П. А. Сиверцев, О. В. Лебедева, М. Ф. Дрызлова, барышни Литтенбрант.

Но далекое расстояние до театра, обильные туманы на реке, росы в саду, пустынный огород и берег не привлекали в дальнейшем публику.

В этих же годах не однократно приезжали маленькие труппы артистов, один раз — малороссийские. Ставили: «Майська ничь, або утопленница» (играли в доме  В.  В.  Голованова, вверху). На сцене, я помню, как в натуре, качались на качели, ловили жи­вую рыбу. Это особенно интересовало публику.

В 1879 г. купец Андрей Ив. Исаков купил у Максимова дом в са­ду. Зверей из сада уб­рал, но построил в нем первый дощатый (летний) театр на 500-700 мест со сценой, уборными для артистов, буфе­том. Играли в этом театре лет десять. Душою любительских спектак­лей были: секретарь суда    Н. И. Уваров, казна­чей Крылов, Зубовы, Сиверцевы, Е. Г. Обруцкая, М. Ф. Дрызлова, Я. Г. Немилостивый,                О. Лебедева, учителя — Куруханов, Малинин, Румянцев и учительницы земских школ. Играли прилично. После спектакля — танцы до утра.

Приезжали как-то два артиста, наши помещики из Прудов, братья Коробчевские. Они содержали свою труппу, ездили по России. В репертуаре были: Островский, Лейкин, Крылов, Гоголь и разные фарсы и водевили.

Как-то раз на сцене по ходу пьесы «Домовой шалит» или «Прежде скончались, потом повенчались» Коробчевский во все горло закричал: «Караул!»... а Петр Алексеевич Антропов (содержатель почтовой станции) побежал в пожарную... То-то было смеху!

Однажды наши люби­тели играли «Без меда­ли, без бороды». Роль купца играл бухгалтер зем­ской управы П. М. Никольский. У него была аршинная рыжая борода. По пьесе купцу дал царь на шею медаль — оказалось, ошибочно! Купец сбрил бороду, а медаль отобрали...

Наш Макарыч в антрактетоже сбрил свою ар­шинную бороду, явился, на сцену без бороды. Была буря аплодисментов! До самой смерти, лет 25-ть, потом хохотал он над этим!

Вскоре единая труппа любителей разделилась две. Играли и в земской управе, и в воин­ской казарме (зимой). Спектакли обычно посещали разночинцы, уча­щиеся и приезжие люди. Городское же купе­чество, закрыв свои лавки вечером, попив чай­ку, зажигали лампадки или сидели на антресолях, упиваясь летней ночной прохладой, и прислушиваясь, кто бы это приехал в город с колокольчиком?

9. Резкий поворот купеческого замкнутого быта произвела молодая купчиха жена Александра Михайловича Галунова — Екатерина Андреевна Галунова (Соловьева из Рыбинска), дочь небогатого купца, перевозчика товаров по Волге. Она окончила гимназию, была недурна собой. Попав в захолустье и купеческое средостение, она быстро перевела своего Александра с рельс узкого мещанства и дебоширства на рельсы общественной жизни. Стала устраивать в своем огромном доме вечера для молодежи. Именины свои отмечала не для спаивания кумушек, а больше для танцев молодежи и их семей. В доме появился рояль, ковры. В Рождество устраивалась елка, пение не только тропарей, но и романсов. Стариков-родителей уже не было в живых.

Молодожены Галуновы и ее сестры и братья появились на гуляньях, в спектаклях, на танцевальных вечерах и маскарадах.

Наконец, и сама Екатерина Андреевна нача­ла пробовать силы в любительских спектаклях и играла недурно. В ее время 1886-1900 гг. в труппе играли: акцизный чиновник Мамонов, Попов, Смирновы (доктор с женой), А. С.  Медведев, А. И. Фуганкина, Первухин, Репенаки, Михаил Москвин и другие. Позднее появились М. Н. Козлов, М. В. Жгулев, И. М. Горшечников, А Н. Никольская, Л. С. Шевелева, Голубков и другие.

Играли неплохо фарсы, водевили, а если брались за серьезные вещи, то, бывало, проваливались. Однако интерес разночинной интеллигенции к участию в спектаклях от этих неудач не ослабе­вал.

Гулянья в лес и по реке издавна практиковались в Весьегонске, — чаёк в лесу, но большие общественные выезды в лес устраивались в середине 70-х и начале 80-х годов. Тогда все чиновники, им как говорили, «затхлый мундир» проветривался летом на вольном воздухе в лесу с чадами и домочадцами. Одни шли в лес пешкам, другие запрягали своих коней, нанимали пары, тройки с колокольчиком с почтовой земской, частнообывательской стан­ций и выезжали в лес за 7-15 верст числом до 20-30 семей.

Отправлялась в лес и приехавшая на лето учащаяся молодежь, охотники с ружьями, удочками, охотничьими собаками, с фонариками, музыкой, хором, флагами, ковра­ми.

Везли с собой прови­зию: толстые пироги, ватрушку, большие кус­ки жареной баранины, телятины, дичи, рыбы и разные нектары своих садов и монопольных кабаков. Гуляли с утра и до утра. Жарили свежую дичь, рыбу, грибы. Молодежь плясала, играла в разбежки, кота и мышку. Старики на коврах играли в ералаш, преферанс. Всю ночь поддерживали костры, по десять раз купались в реке, гонялись за медведями.

Если гулянье намеча­лось по реке, то связывали две плоскодонные широкие лодки-сомины, обставляли елочками, увешивали фонариками и в сопровождении десятков лодочек плыли вниз по Мологе в Отоку, в Беняково за Глинское. На одной сомине — музыка и танцы, на другой — буфет и карты. Хор поет: «В старину живали деды», «Ночи темные осенние», «Я вечор в лужках гуляла», «Возле речки траву косила», «Уж как шли наши ребята, из Ново-города», «Красная девица на улице была». Пели и собственные сочинения: «Травничок-чок-чок»... идем, идем!». А сами до утра на мели простояли. Не видно было за пляской да фонариками берегов.

Однажды пароходу «Сирена» (фирма «Самолет») была назначена дневка в Весьегонске. Наши организаторы — коноводы дали телеграмму управляющему Ратькову-Рожнову: «Разрешите прокатиться весьегонцам до Лами». Тогда еще мно­гие горожане не плава­ли на пароходе. Ответ пришел быстро: «Разре­шаю». Желающих прокатиться нашлось много. Ехали весело, танцевали, выпивали и играли в карты. В Лами повернули назад, поднесли хмельного и всей паро­ходной прислуге. Путешествие всем понравилось. Одним словом, получали мало, а жили весело.

Больших балов у нас не было. Это была прерогатива уезда и бар, но наши бывали и там. В начале 70-х годов был пир у предводителя дворянства Петра Алексее­вича Дементьева. Это был единственный наш тогда инженер путей сообщения. Весь уезд был в гостях у него. Даже знаменитый дебошир — Николай Тютчев, брат по­эта Федора Ивановича Тютчева. Раз он нанял на масленой тройку коней в Весьегонске, повесил огромный колокол, воткнул  в сани жердь, вверху — косушка с флагом болтаются, а по жерди блины с селедкой тилипаются. Сам лежит и сигарету покуривает. Другой раз заехали к нему в имение за подаянием монашки и мешки привезли. Он насыпал им из конской конюшни моро­женых кокушек... да направил их через тонкий ледок. Монашки выкупались, кричали караул, а он собак выпустил.

На балах он устраивал более невинные шутки. Разговаривает кавалер с барышней, а он у той сзади   кисейное платье поднимет   до пояса, да и  приколет булавочкой. Потом та танцевать, а фисточки панталон вид­ны. Мамашеньки — а-ах!.. бегают, а разве пойма­ешь в вальсе? Да еще оркестр играет, да зал-то в два света, да и хохочут-то! Вот уж это, негодник!

 В Весьегонске в те годы было много молодежи. Устраивали танцевальные вечера, а на святках ездили в маскарад­ных масках. Больше 4-5 саней, с земской станции без колокольчика, но с музыкой Сабанеева с собой. Человек тридцать молодежи ездили на огонек, но их везде прини­мали, десертом угощали, а потом и до утра танцевать где-либо оставляли. Угощали чаем и равной закусочкой.

Только с 1885 года, после отстройки огромного дома И. А. Соколовым, стали делать у него об­щественные маскарады с платой за вход 1 руб., малым — 50 коп. Там всегда была музыка, танцы, карты,  чай, закуски и иногда дорогие костю­мы или оригинальные картонные маски, полумаски и даже салфетки.

В Весьегонск нередко заезжали разные бродячие бедные артисты. Мы  тогда ходили с их афишами по домам и продавали билеты. Играли они всегда отлично,  нонередко приходилось со­бирать по подписке деньги на их выезд.

Летом бывали и румыно-сербы с шарманкою, а однажды были зимою (1885 г.) и играли на катке. Один раз приехал на пароходе чешский духовой оркестр (25 чело­век). Играли под окна­ми, но почти ничего не выручили.

К сожалению, в городе никаких чисто музыкально-вокалькых концертов до 1900-х годов не устраивалось, хотя роялей и пианино у жителей имелось до десятка. Играть учи­ли, но недоучивали местных барышень до конца овладевать благородным инструментом.

Около 1876 года сидел у нас в пересыльной тюрьме какой-то устюженский помещик Гуго Берг, высокого роста, краса­вец, изящно одет. Вначале он ходил к нам, измучил всех своею игрой на фортепьяно. На улице стоял и слушал его на­род разиня рот. Затем его перестали выпускать. Он написал в тюрьме на память «Матушка-голу­бушка, солнышко мое» с вариациями на 4 руки для моей старшей сестры Александры Александровны. Это говорило о его большом знании музыки. Я мальчишкой носил ему в тюрьму творог или пареную бруснику, а внутри пряталась бутылка с водкой. Конечно, об этом все знали. Кто-то о нем, видимо, хорошо похлопотал,  т. к. Гуго Берга приписали крестьянином вдер. Живни, и он в ссылку на поселение не по­шел, а вскоре и исчез.

В Весьегонск нередко приезжали новые служащие (доктора, лесничие, воинский начальник, акцизный и др.). На пер­вых порах они кляли захолустье, особенно их жены, что тоска, по улицам белые медведи ходят, что и Гоголь сказал, что это ссыльный город!.. А поживут годика три — то со слезами в новое наз­начение уезжают. Обедом их чествуют, гуляньем провожают. На Шамшу (Самшу — Б. К.) подвод 20-ть выезжают. Там — последнее прости!..

Разные это были лю­ди...

Помню, доктор фон-Резон при лечении скарлатины поставил моей сестре Анне (17 лет) много пиявок. Сестра умерла и ее первою в 1870 году снесли с крестным xодом на новое поле-кладбище огороженное канавой, где средь бела дня бегали волки. Было реву-то у женщин!

Доктор Михаил Михайлович Ольшвангер приехал в Весьегонск до русско-турецкой войны, проработал свыше 30-ти лет. Со своею женою был вхожво все салоны и вечеринки. Купил у Дрызлова дом. Сам принимал гостей и даже попов в Рождество, Пасху, говоря; «У меня тоже православная прислуга», - и платил притчу. Был очень добрый, лечил бедных бесплатно. Когда уезжал из Весьегонска на пароходе, то более 500 граждан провожали его и плакали.

Любил поддерживать богословские споры с профессором Иваном Гариловичем Троицким, священником П. П. Брянцевым, следователем Петром Макаровичем Вознесенским, что похоронен на Камне. Доктор отлично знал Библию.

В 1870-1872 гг. жил в Весьегонске доктор Залесский Александр Ва­сильевич, высокого роста, круглолицый, красивый, хороший врачеватель и любитель вылить. Емубыло лет 35-ть. Он увлекался сначала Сашень­кой Камараш, жил с нею, ругался с бабушкой Александрой Петровной Страшковой. Один раз так стиснул пальцами ее толстый нос, что врачи хотели его ампутировать. После этого Екатерина Гаврилов­на, Сашенька и бабуш­ка выехали навсегда в Череповец.   Потом ему приглянулась красивенькая толстушка Людмила Бутягина. Носил ее на руках к себе на квартиру, жил недалеко. Уго­щал, целовал, ревновал, но она убегала. Родители не позволяли ей выйти за него замуж. Иногда он в 12 часов ночи врывался в квартиру ее отца — исправника. Ловил Людмилу с кинжалом в ру­ке. Та пряталась на кухне за печью. Если нахо­дил ее, то она выбегала во двор или к соседям. Как кошка, она прыгала с поленицы на поленицу, пряталась в сарае, в каретнике — ... пока ревнивец не хватал ее в охапку и не уносил добычу к себе домой.

В новый 1873-й год, мы, ребятишки, играли у крыльца дома исправника Бутягина, живше­го в белом доме Шварца, Залесский шел его поздравлять. Исправник за­пирал от нахала входную дверь. Началась ругань. Старик упал и умер от разрыва сердца в 68 лет.

Однажды Залесский пригласил видных дам города к себе на кофе. Угостил с касторкой, а двери зала уединения запер…

Свою малую верховую лошадь кормил с тарелки супом и поил чаем. Вводил ее в дом даже к знакомым. Сидел за свои проделки в остроге.

Доктор Замоложья Крумбмиллер, французский подданный, в 1886 году посылался земством в Париж к Пастеру с двумя укушенными бешеной собакой (крестьянин Тимофей Васильев из д. Косодавль 30-ти лет и Михаил Зверев, 22 лет сын купца). Зверев мне и рассказывал.

«До границы мы еха­ли спокойно, смотрели в окна, раньше-то никогда не выезжали. Когда переехали границу, Тимофей стал дурить. Сей­час, говорит, расширю вам место. Заклацал зубами, как волк, вывер­нул глаза и… немцы ти­кают от нас. Доктор его урезонивает...

Осматривали мы и Кельнский собор. Тимофей даже на нем свою заметку ставил, пусть, говорит знают, что рус­ский человек здесь был. В Париже однажды, он ушел на полдня, был в серой сермяге, липовых лаптях, рваном картузе. Черт его знает, где сумел выпросить брюки, фрак с вырезанными фалдами, открытую сорочку и жилет, поношенные штиблеты и цилиндр.

Свое имущество принес в свертке. Дорогу, гово­рит, углем отметил. Доктор Крумбмиллер нап­расно беспокоился...

Русский человек находчив. Ну и хохотали мы тогда, глядя на Тимофея во французском одеянии.

Другой раз увидел он на пятом этаже в окне самовар. Поднялся туда, выпросил самовар. Ра­достно говорит: «Попьем, Миша, чаю! Надоел мне ихний проклятый кофель. Вот и чаю на две заварки мне дали».

Уезжая, он отнес самовар хозяевам. Был одет опять в лапти, в которых и ехал до дому.

В    земскую управу явился во фраке, в  ци­линдре и.., в лаптях. Такимгулял и по городу».

У Шварца во дворе, где жил исправник Бутягин, проживал и подвальный виноочистительного склада   и наливочной Иван Павлович Петро­вых. Спирт перекуривал со Внуковского завода, а наливку варил из брусники, малины морошки, черной смородины и чер­ники. Он закупал ягоды возами (платил за воз от 5 до 8 руб.). В лесу оставались только гоноболь и клюква, чем особенно были недовольны медведи, т, к. лучшее их кушанье — ягоды, собирались и   увозились, а меда у нас в лесах (дуплах) почти не было.

Со временем Иван Павлович стал бухгалтером в банке, а потом с 1880 года и, до самой смерти — упорным алкоголиком. Однако   он отказался взять взятку с Виногра­довых за ревизию еляковского склада, чем и зас­лужил  особенные симпатии всего города.

Men Shoes - Football