Сапожников Арсений Тимофеевич, Румянцева (Сапожникова) Мария Тимофеевна

В списках значится

   Как оказалось, когда находиться родной человек, числившийся в списках пропавших без вести, и на душе становиться и радостно, и грустно одновременно. Радостно - от того, что герою наконец-то можно поклониться не где-то в России, а в конкретном месте, а грустно – от того, что он был похоронен совсем рядом, а ты об этом не знал больше, чем полвека. Благодаря фонду «Жить и помнить», в который пришло письмо из международной ассоциации общественных поисковых объединений «Народная память о защитниках Отечества», мне стало известно о последних трагических днях из жизни моего двоюродного деда Арсения Сапожникова, которого призвали на фронт вместе с другими весьегонцами.

   Арсений Тимофеевич родился в 1911 году в деревне Стрекуново Егонского сельского поселения в большой крестьянской семье. У его родителей, Тимофея Арсеньевича и Марфы Григорьевны, было десять детей. Создавая свои семьи, старшие строили себе добротные дома рядом с родительским. Их же примеру последовал и Арсений, когда,  вернувшись с Финской войны, взял в жены девушку из соседней деревни.

   Молодожены жили душа в душу, муж берег свою ненаглядную Олюшку. Все хлопоты старался взять на себя, лишь бы ничто не мешало супруге заниматься воспитанием дочерей. Так бы все и было складно да ладно, но наступил июнь 1941-го…   А значит,  и очередные проводы на войну. Прощаться с семьей Арся не очень-то хотел: не любил наставлений и стенаний. Но к дочкам зашел. Покачал люльку с младшенькой, вытер грубой ладонью скупую мужскую слезу, наклонился над малышкой и прошептал: «Доченька, я, наверное, не вернусь». Как в воду глядел.

   Писем с фронта Арся родным не писал. Не потому что,  не хотел лишний раз тревожить любимых. Самому было тяжело…морально. Но характер оказался будь здоров: слово,  данное самому себе, сдержал – не черкнул ни строчки. А Оля ждала, плакала. Плакала и ждала…4 года прошло, прежде чем принесли первый и последний конверт. Арсений пропал без вести…

   Он погиб 22 января 1942 года в пересыльном немецком лагере дулаг № 184 в Вязьме, пройдя все круги ада.

   Вяземская катастрофа стала одной из самых страшных трагедий Великой Отечественной. По своим масштабам она сравнима лишь с разгромом войск Западного фронта и Киевским котлом.

   В октябре 41-го, нанеся мощный удар на Вяземском направлении, немцам удалось прорвать наш фронт. В окружение под Вязьмой попали 4 армейских управления, 37 дивизий, 9 танковых бригад, 31 артиллерийский полк РГК. Только безвозвратные потери Красной Армии превысили 380 тыс.человек. 14 октября немцы объявили: «Враг, окруженный к западу от Вязьмы, полностью уничтожен… Количество военнослужащих взятых в плен во время этой грандиозной битвы, превышает 500 тыс. и увеличивается с каждым часом» (ЦАМО РФ ф.500, оп. 12462, д. 753, оперсводки). Судьба Москвы буквально висела на волоске. Лишь ценой колоссального напряжения сил удалось восстановить фронт и не допустить падения столицы. Позднее Григорий Константинович Жуков так оценил значение боев в районе  Вязьмы: «Благодаря упорству и стойкости, которые проявили наши войска, дравшиеся в окружении в районе Вязьмы, главные силы противника были задержаны в самые критические для нас дни. Мы выиграли драгоценное время для обороны на Можайской линии. Кровь и жертвы,  понесенные воинами окруженной группировки, не оказались напрасными. Подвиг героически сражавшихся под Вязьмой советских воинов, внесших великий вклад в общее дело защиты Москвы, ждет своего описания».

   Пленные дулага содержались в невыносимых условиях. Поначалу вообще под открытым небом на полях и в оврагах недалеко от города. Часто те,  кто ложился спать, уже не вставали – замерзали. Затем для них использовали территорию недостроенного мясокомбината. Однако далеко не все могли разместиться в его корпусах и подвалах. Для подавляющего большинства крышей над головой оставалось небо. Территория дулага была обнесена забором из колючей проволоки. По углам стояли пулеметные вышки.

   Кормили пленных отвратительно. Нередко для приготовления пищи немцы использовали павших животных, в том числе собак и кошек. Хлеб не выдавали до мая 1942 г. Зимой пленных запрягали в сани и использовали как тягловую силу. Для устрашения с колючей проволоки неделями не снимали расстрелянных. Ночью лагерь содрогался от душераздирающих стонов пытаемых и выстрелов.

   Вдобавок ко всему в лагере была страшная антисанитария: туалетом служила открытая траншея, откуда постоянно исходил зловонный запах. Немецкие солдаты использовали это место и в других целях – в качестве полигона для стрельбы по живым мишеням.

   Лазареты располагались в полуразрушенных брошенных жителями домах на окраине города и корпусе маслозавода. В них было темно и сыро. Зачастую раненые лежали на голом полу. Солдаты помещались в лазарет уже умирающими, о чем свидетельствовали такие записи, как «доставлен в бессознательном состоянии», «доставлен в состоянии агонии». Неудивительно, что из-за таких чудовищных условий содержания умирало около 300 пленных в день. Всего на территории дулага было вырыто 40 рвов размером 4 на 100 метров, в которых захоронено от 70 до 80 тыс. погибших военнопленных и гражданских лиц.

Вето на печаль…

   Когда Арсений, уходя на фронт, прощался со своими детьми, Маша, его младшая сестра наблюдала за ним из-за приоткрытой в комнату двери. Девушке, к которой брат почему-то был особенно ласков, тяжело дались слезы родного человека. Мария Тимофеевна помнит проводы Арси во всех подробностях, как будто бы это было вчера. «Да вот только фотокарточки его, к сожалению, нет, - жалуется тетя Маня (так мы привыкли её называть по - домашнему). – Красивый он был парень, высокий, статный, а главное добрый. Жалко очень». Но Мария Тимофеевна слезы лить не привыкла. Давно наложила вето на свою печаль.  «От того,  что грустишь, легче не становиться», - считает она. Хотя жаловаться есть на что. Её судьба тоже не баловала.

20-летняя Маша ушла на войну почти сразу же после того, как забрали брата. Со своими сверстницами она попала на Калининский фронт. Что могли сделать хрупкие девчонки для победы? История показала – все, что угодно. Рабочие руки тогда были на вес золота - и молодежь это понимала. Поезд с «завербованными» отправился из Сандова к поселку Васильевский Мох. «Добирались туда месяц, - вспоминает тетя Маня, - а все потому, что приходилось стоять по несколько дней в убежищах, чтобы, не дай Бог, не попасть под вражеский обстрел. Одна девушка забилась на верхние нары и согнулась в калачик, так почти всю дорогу и пролежала. В общем, страха мы натерпелись на всю жизнь».

   Доставленную на место назначения рабочую силу практически сразу же отправили на погрузку торфа, который был крайне необходим для топки поездов. Большие тяжелые бурые брикеты приходилось таскать на себе круглые сутки. Под конец дня руки немели и отекали. Порой боль была просто нестерпимой. И если после войны она немного притупилась, то сейчас дает знать все чаще и чаще – от возраста никуда не уйдешь.

   Страшные события военных лет напоминают тете Мане о себе и во сне. Желтые песчаные рвы, вырытые недалеко от Васильевского Моха… Десятки убитых солдат, которых еще не захоронили… Калинин без единого стеклышка… Взорванный мост через Волгу… и только пружинящий под весом людей тес, по которому Маше с подругой приходилось перебегать на другой берег, чтобы добыть на городском рынке сухарей и воды. После победного мая все это грезилось чуть ли не каждый день. Да и сейчас память, цепляясь за прошлое, никак не хочет расставаться с войной. Может быть, потому, что тогда, посреди тягот и разрухи, была надежда на скорую встречу с родными, а она, как известно, дорогого стоит.

   Вернувшись домой, Маша стала работать в колхозе, вышла замуж. К слову, на семейном фронте, без подвигов  тоже не обошлось – Мария Тимофеевна Румянцева удостоена почетного знака «Слава матери» за достойное воспитание семерых детей.

Новость о том, что брат мамы больше не числиться в списках пропавших без вести, все до единого восприняли с особой радостью, ведь родных в нашей семье принято чтить и помнить.

Юлия Паутова

Фото автора

"Весьегонская жизнь", 2011 год