Тюменев И. От Тихвина до Весьегонска (Путевые наброски)

Весьегонск, уездный город Тверской губернии на р. Мологе и р. Рени, с 3500 жителей, большею часто мещан, работающих на пристани и на судах. Купцы ведут значительную торговлю.

Из старого словаря

Не стану подробно описывать, как мы добрались до Весьегонска, так как общий характер дороги уже известен читателю из предыдущих глав, а на пути между Устюжною и Весьегонском мы ничего особенно интересного не встретили. Скажу только, что Алексей ещё с вечера передал нас некоему Александру, живущему на половине дороги к Весьегонску. Этот Александр всё время рассказывал нам о местных помещиках, об их житье-бытье, их отношениях к крестьянам, их чудачествах и пр.

Характеристики получались, правда, очень интересные, но так как речь шла о личностях, и поныне ещё здравствующих, то я не считаю себя вправе оглашать его не совсем скромные рассказы.

По пути мы не раз любовались красивыми видами, так как дорога пролегала по высокой, холмистой местности, миновали границу Тверской губернии, зачертили несколько курганов, насыпанных, вероятно, ещё древнею весью, и переменив лошадей в доме Александра, прикатили в Весьегонск часу в первом дня.

Издали город производит менее благоприятное впечатление, чем Устюжна. Церквей, составляющих главное украшение панорамы каждого провинциального города, здесь всего три или четыре. Первое, что мы увидели, въезжая в город, было кладбище с недостроенной колокольней. Проехав две-три улицы, мы очутились на берегу Мологи и спустились к пароходной пристани, чтобы оставить там вещи, так как хотели из Весьегонска добраться на пароходе до Волги. Пароход ещё не приходил.

Распростившись с нами, Александр отправился на постоялый двор ожидать попутчика, а мы остались на пристани, любуясь на Мологу, катившую так же спокойно, как и в Устюжне, свои тихие воды по направлению к Волге.

Через реку с того берега медленно переправлялся паром с крестьянскими телегами и лошадьми, а на плоту, почти подле самой пристани, несколько баб полоскали бельё; звонкие голоса их далеко разносились по тихой воде. Паром подошёл к нашему берегу.

– И чего трещите-то? Чего стрекочете? – крикнул с парома бабам какой-то старичок, которому, видно, надоели их крики во время переправы.

– А ты что за указчик? – огрызнулись бабы.

– Много ль корзин наполоскали?

– А тебе на что? Ну, шесть! Ну, так что ж?

– А косточек перемыли, что и в двенадцать не уберёшь.

Слова его были покрыты громким смехом присутствующих. Бабы принялись кричать старику что-то, очевидно, бранное, но мы не дожидались конца этой сцены и пошли осматривать город.

Он не велик и по внешнему виду, кажется, меньше и беднее Устюжны, хотя и ведёт более значительную торговлю. Название его произошло от древних насельников этой местности, веси егонской, обитавшей здесь с незапамятных времён. Прозвище егонской здешняя весь получила, по мнению одних, от финского слова Иогги – река, а по мнению других, от реки Иогницы, для отличия от жившей неподалёку веси моложской. В XVI столетии село Весь

Егонское принадлежало московскому Симонову монастырю, и в нём находилась таможенная застава. Село было торговое и, вероятно, давало порядочный доход обители. От 1563 года сохранилась грамота Иоанна Грозного Ширяю Лопакову, повелевающая вызвать на суд приказчиков и крестьян князя Прозоровского за нанесение убытков Симонову монастырю переводом ярмарки из Веси Егонской в Старый Холопий. В следующем году тому же Ширяю была отправлена другая царская грамота, запрещавшая приезжим людям торговать в сёлах Городецкого, Углицкого и Ярославского уездов, кроме Веси Егонской, где они должны были платить тамгу местным таможникам. В конце XVI столетия сюда перешла часть известной моложской ярмарки, и торговые обороты сделались ещё крупнее.

В 1764 году село перешло от монастыря в ведение государственной экономии, а в 1776-м обращено в заштатный город Тверского наместничества.

В настоящее время Весьегонск фигурирует уже в качестве уездного города и известен своею Богоявленскою ярмаркою, на которой продаются: хлеб, кожи, меха, рыба и гвозди местного и устюженского производства. Оборот ярмарки достигает до 1,000.000 рублей.

Проходив по городу около часа, мы, кроме нескольких довольно широких улиц, торговых рядов и собора, построенного на холме над Мологою, ничего заслуживающего особого внимания не заметили.

Во время осмотра города нам пришлось случайно познакомиться с двумя местными обывателями, в беседе которых заключались кое-какие штришки для характеристики нравов.

Переходя из улицы в улицу, мы несколько раз встречали всё одну и ту же старуху с коромыслом и вёдрами. Она как будто нарочно старалась попадать нам на глаза и каждый раз низко раскланивалась с нами.

В последний раз, когда мы шли по бульвару, насаженному на соборном холме вдоль Мологи, старуха уже без вёдер снова повстречалась с нами и, отвесив низкий поклон, стала просить денег на дорогу в Леухинский (Леушинский. – Ред.) монастырь (лежащий ниже по течению Мологи), куда она собирается на богомолье.

– Я мещанка здешняя, – рассказывала она: – хочется съездить отца Иоанна повидать; он скоро там будет. У своих просить не хочется, не дадут, всё равно, ещё обругают, а вы, господа, люди проезжие, никому не скажете.

Мы дали ей на билет. Старуха осталась очень довольна и уже не отходила от нас. По её словам, о. Иоанн кронштадтский (так в тексте. – Ред.) очень любит Леухинскую обитель и бывает в ней чуть не каждый год.

– А то ещё строят здесь монастырь, – продолжала она: – верстах в 30 отсюда, на камне. На камне и церковь стоять будет. Бывший следователь ставит.

– Камень тут не при чём! (здесь и далее так в тексте. – Ред.) – раздался чей-то резкий голос слева.

Мы обернулись.

У решётки, идущей вдоль бульвара, стоял человек, по костюму похожий на мещанина; он был заметно выпивши.

– Камень тут не при чём! – отчеканил он снова.

– Ась? – откликнулась старуха.

– Камень тут не при чём, – повторил мещанин ещё настойчивее.

– Как не при чём, когда на камне…

– Так и знайте, господа, – обратился он к нам, – что камень тут не при чём.

Мы тронулись далее.

– Это Курченков, маляр здешний, – пояснила старуха: – в соборе работает, только выпивает шибко.

Маляр шёл за нами следом.

– Зачем это вы распространяете, путаете господ? – обратился он к старухе.

Теперь я рассмотрел его ближе. Глаза смотрели тускло, апатично; выражение лица плаксивое, голос высокий, слегка дребезжащий.

Старуха начала что-то возражать.

– Это мы знаем: как-либо, как-нибудь, было или не было! скороговоркой оборвал он её и повернулся ко мне: – позвольте, милостивый государь, я вам всё расскажу. Государь – слово великое, но я вас из уважения милостивым государем называю. Я же ведь там на постройке

работаю, и вы спросите только Василия Иванова Курченкова, он вам всё скажет. Камень там ни при чём. Камень будет этак 8 аршин и этак 6 аршин. Понимаете? Этак 6, а этак 8. Но и при всём том теперь там изображение Параскевы Пятницы.

– На камне?

– Нет, в часовне.

– А где же часовня?

– Позвольте. Камень этак 8 аршин, а этак 6 …

– А часовня-то на камне?

– Нет.

– Сбоку?

– И опять нет.

– Так где же? на воздухе?

– Нет, и не на воздухе. А вот, положим, камень, этак 8 аршин, а этак 6 аршин…

И только лишь после долгих расспросов нам удалось наконец разобрать, что часовня сооружена вокруг камня и охватывает его своими стенами.

Старуха начала рассказывать, что прежде там часовни не было, а вера к камню уж давно жила в народе. На поверхности камня находилась ямочка, постоянно полная водою, которая почиталась целебною, и жившая близ камня корелка (так в тексте. – Ред.) кропила этою водою больных.

– И вдруг благодать святого Духа! – закричал Курченков. – Причём тут благодать? Понятно, сама воду наливала.

Желая поддержать старуху, я возразил, что народная вера в камень на чём же нибудь да была основана.

Он уклонился от прямого ответа, видимо боясь спорить с нами, но зато старуха снова воодушевилась.

– Из Дубровы мужик с больными ногами пришёл, а ушёл здоровый, – заговорила она.

– А вы при этом были? – накинулся Курченков.

– Моя невестка с ним шла.

– А позвольте вас спросить, из какой деревни?

– Из Дубровы.

– А сколько ему лет?

– Не молодой.

– Я вас не о том спрашиваю, молодой он, или немолодой, а вы мне скажите, сколько ему лет?

– Да почём же я его лета знаю?

– Так вот видите, не знаете, а нас учить хотите!

Узнав, что мы едем на Волгу, он заговорил:

– Вы меня, милостивый государь, спросите: Курченков, какие от Питера до Нижнего перекаты? Все знаю.

– Вы лоцманом ходили?

– И лоцманом, и поставщиком, и судохозяином, а теперь – маляр!

Я ещё в молодости это дело изучил, но в одно прекрасное время пошёл по другим делам. А почему Курченков в Весьегонском Богоявленском соборе работает? Потому что он поставщик! – закончил он, важно покосившись на старуху.

Но той, очевидно, хотелось познакомить нас со всеми местными святынями, и она начала говорить о находящейся в городе часовне Кирика и Улиты, и приношениях в неё натурою.

– Это вот как, – перебил её Курченков: – вы, милостивый государь, несёте туда, например, петуха, они (он указал на моего товарища) корову несут, я – гуся, а она (на старуху) – ничего; она молитву несёт, и кончено. Потом эти наши приношения начнут продавать от церкви нам же.

Мой гусь стоит рубль, я за него от усердия два даю. Так не лучше ли мне прямо два рубля отдать? Зачем же гуся-то носить?

Старуха начала рассказывать, что у таких-то и таких-то коровы всё телились неблагополучно, а как снесли телёнка к Кирику и Улите, и оставили там на крылечке, коровы стали телиться прекрасно.

– Позвольте, – возразил Курченков – вы при том не были. Это надо было самим видеть.

– Чего? как телятся-то?

– Нет, а чудо-то. Вот ещё, милостивый государь, есть здесь в соборе икона Грузинской Божьей Матери, и говорят, будто бы в давние времена икона эта сама на лошади в телеге приехала. Встают будто бы поутру, а у собора лошадь с телегой, и в ней икона. Но ведь это го-во-рят, а кто же это видел?

– А нешто Тифинская Владычица не явилась на воздусях? – вступилась старуха.

– Так, Тифинская на камне приплыла.

– Нет, не на камне, а по воздуху.

– Как же по воздуху, если я и самое место видел, где камень остановился?

– Так вы судохозяином были? – спросил я, чтобы замять спор.

– Был-с, милостивый государь, был-с! У меня в Коприне судно льдом унесло.

– Как так?

– Оставил там человеку на хранение, а он говорит, будто льдом унесло. Восемьдесят бочек винных дубовых было, и те пропали, говорит, льдом унесло и шабаш! Сужусь, и посейчас сужусь! Вы знаете, каково иметь дело с дровокатами? Я и сам собаку съел, да не пускают, куда следует, тормозят. Верно, так ничего и не выйдет.

Мы стали спускаться с бульвара к пристани. Курченков простился с нами, но, отойдя несколько шагов, он вернулся и сказал мне с таинственным видом:

– А если вам насчёт нашего города что интересно, так я вам всю тайну открыть могу. Это стоит только три копейки, письмецо пошлите в Весьегонск Курченкову, и ответ не замедлит.

Он ушёл. Старуха продолжала идти за нами.

– Дурак пьяный! – ворчала она, вслед своему удалявшемуся оппоненту: – два дома просудил, теперь на квартире живёт. Его уж и из городской управы гоняют, а всё неймётся! Всё не по нём!

Пароход уже стоял у пристани и готовился к отходу. Заняв место в рубке, мы заказали обед и сели к столу. Послышались свистки: первый, – второй, – третий. Вдруг от сильного толчка рубка вся вздрогнула.

Со стола полетели на пол уксус, перец и горчица.

– Что это? – спросили мы покачнувшегося слугу.

– Это ничего-с! Это пароход тронулся, – отвечал он.

ИСТОЧНИК

Тюменев И. От Тихвина до Весьегонска (Путевые наброски) // Исторический вестник. – 1899. – Т. LXXVI. – Апрель.

Фото Антикварная лавка в Калашном